RSS лента

Одиссея к побережью Гоа... ^_^

Тем, чей город разрушен - by Мари Слип

Оценить эту запись
После окончания института, как и большинство студентов с нашего факультета, я пошел работать по специальности. Поступая на медицинский, я действительно думал, что выбрал подходящую профессию, ведь я с юности увлекался анатомией. Мне хотелось узнать о человеке все. Как наши клетки делятся, как функционирует память, как работает мозг, сердце, печень, прочие внутренние органы. Мне было интересно узнать также, как мыслит человек. Но как оказалось, доктор из меня получился неважный.
Я просто заучивал формулы, лекарства, диагнозы, читал очерки коллег, их рефераты, статьи, монографии. Интересные книги я ставил в сервант, стоящий в моем кабинете, а скучные отдавал знакомым. Признаться, читать я любил больше, чем общаться с людьми, тем бо¬лее с пациентами. Они все мне скоро наскучили. Вот уже десять лет я наблюдаю одно и тоже. Эх, и для чего я потерял пять лет своей жиз¬ни? Для того чтобы слушать бред, делать записи, ставить диагнозы?
Вот вчера привезли молодого человека двадцати пяти лет. Па¬рень не мог вспомнить, как его зовут, какой сейчас год и день. Мои вопросы доходили до него с большим трудом. Думали – «клиент наш», – пока не нашли у него в кармане пустые пачки от таблеток. А такое случается у нас часто. Когда я только начинал работать, каждый случай рассматривался мною как дар небес, ведь я мог изучать людей в их самом откровенном состоянии. Может, это звучит дико, но я радовался каждому редкому случаю. А потом надоело все. «Редких случаев» становилось все меньше и меньше. Иногда впрочем, их интересно послушать.
– Вот если бы вы жили в нашем измерении, я бы вас сделал богатым, – говорит мой вечный пациент.
– А можно сделать меня счастливым? – спрашиваю я его.
– Конечно, – кивает он, – В моем измерении вы и так счастливый, но таким вас вижу только я, другим не дано, даже вам самому.
– Вот как, но ведь тогда получается, что тот другой, который счастливый, это уже не я, ведь я-то себя таковым не ощущаю.
– Но ведь я, – отвечает пациент, – Вас таковым вижу, выходит, что один из нас врет!
Он замолкает. И мне становится не по себе.
После работы я всегда брал бутылочку пива и шел пешком до самого дома. Мог бы и на автобусе доехать, но мне необходимо было пройтись. Чем длинней дорога, тем крепче мой сон. А мои сны для меня представляли немалую ценность. Я думал о снах в последнее время чаще, чем следовало. Как музыкант, который всю жизнь изучал гармоники, ноты, лады, квадратуры, уже не может наслаждаться музыкой, ибо постоянно ее анализирует, так и я не могу расслабиться. Мое отношение к собственным снам – это «признак». По этому «признаку» мы делим людей на докторов и пациентов. Впрочем, я сам не раз ловил себя на мысли, что все психиатры – умалишенные. Слишком уж близко общаемся с по¬добными людьми. Даже обезьяна, живя среди людей, очеловечи¬вается. А мы вот, получается, «умалишаемся».
Сегодня, придя домой раньше обычного, я вдруг понял, что силь¬но устал. Но это была не та усталость, от которой можно отдохнуть. Тут нечто другое. Я весь день был рассеян, невнимателен. Просто прошлой ночью мне приснился сон, где мне снова восемнадцать. Двойственное чувство горечи и счастья сжимало мое сердце. Я как собака в клетке, рвусь и лаю, но не для того, чтобы кого-то напугать, а для того, чтобы поверить, что сам ничего не боюсь.
На улице еще было светло, дома оставаться не хотелось, я взял полтинник и вышел пройтись.
Был светлый теплый вечер, конец августа. Деревья шумели листвой, гудели машины, и от шума и гама я удалился в сторону старого моста. Здесь всегда было тихо, старая дорога была изрыта канавами, огромные лужи отражали синее небо. Людей и машин здесь почти не наблюдалось. Тишина и покой.
Но мне было отчего-то грустно на душе. Иногда так бывает, что грусть вдруг приобретает патологический характер, и ты уже сам не знаешь, отчего тебе так плохо. А плохо бывает настолько силь¬но, что хоть головой об стенку бейся. Да только это не поможет.
Вот я прохожу под мостом. Здесь всегда сыро и прохладно, а вверху, над головой, грохочут проезжающие машины. Там, где на¬сыпь стыкуется с началом моста, есть множество бетонных яче¬ек. А в этих ячейках я часто находил потертые, полулысые и за¬мызганные шубы и одеяла бродяг. Но самих бродяг днем было не застать на месте, они либо шарили по помойкам, либо выпивали где-нибудь толпой у колодца.
Меня их жизнь пугала, больше всего пугало их одиночество. О причинах такой жизни я задумался позже.
Я встретил его случайно.
Бутылка пива почти закончилась, я сделал небольшой глоток, как вдруг у самой насыпи услышал голос:
– Не допивай, дай мне!
Я обернулся и увидел в трех метрах от себя человека, густо за¬росшего седой щетиной, в зимней шапке и тулупе. Это притом, что стояла страшная жара! Подойдя поближе, я протянул ему свою бу¬тылку. Признаться, я хотел ее поставить на землю, меня пугала пер¬спектива передать бутылку из рук в руки. А вдруг он чем-нибудь бо¬леет? Но это было бы невежливо, и я смирился со своей участью.
Он взял бутылку немощной рукой и сказал:
– Плохое пиво. Его делают из порошка! Как сухой сок. Но хо¬рошо, что крепкое.
Я удивился его познаниям в области современного пивоварения. Но потом поймал себя на мысли, что людей более низкого социаль¬ного статуса мы часто считаем – сознательно или подсознательно – глупее себя. И порой такие люди преподносят сюрпризы.
– Кто подает нищему, тот либо пребывает в хорошем настроении, либо боится чего-то, – улыбнулся старик и присосался к бутылке.
Я глупо улыбнулся на это заявление, развернулся и хотел было отправиться восвояси. Но старик остановил меня.
– Я хочу еще пива, мне мало этого, – быстро проговорил он, – Давай сделаем так. Ты покупаешь мне еще пива, можно самого дешевого, а я тебе расскажу интересную историю. Идет?
Мои губы растянулись в улыбке. «Может просто дать ему еще пятнадцать рублей?» – мелькнула мысль. Идти за пивом для него я точно не собирался. Но старик как будто читал мои мысли.
– Я знаю, ты думаешь сейчас, как же это глупо идти за пивом для бомжа. Угадал?
Старик улыбнулся.
– Но, вот тебе интересный аргумент, я уже сказал, что нищему подают либо те, кто в хорошем настроении, либо те, кто чего-то бо¬ится. Сочувствие – это результат собственных страданий. Сочувс¬твуя другим, мы лишь жаждем сочувствия к себе! Ты мне веришь?
Я почему-то вспомнил статистику. Людей, больных шизофрени¬ей, больше всего встречается среди бездомных. И потому снисхо¬дительно улыбнулся. А этот нищий бедолага, однако, философ…
– Ты слышал историю о разрушенном городе? – спросил меня бомж тем временем.
Я молчал.
– Не слышал, конечно, откуда тебе это знать? Но я могу расска¬зать, я вообще могу многое тебе рассказать, о чем не прочитаешь ни в одной книге! Хочешь пример?
Я молчал.
– Знаешь, что мертвые говорят так – «Вот, я рожусь в восемьдесят лет», «а я в сто», «а я вообще рождаться не хочу, уж лучше бы мы всегда были мертвыми!» Как тебе? Хех. А те, кто все же родились, го¬ворят так – «Я умру в восемьдесят», «а я в сто!», «а я вообще умирать не хочу!» А знаешь, поему они так говорят? Они боятся! Умирать, как и рождаться, очень больно. Я-то это знаю… Но печальней всего, что это повторяется снова и снова. Живым суждено умереть, а мертвым суждено родиться. Они даже детей своих рождением пугают, как мы своих пугаем смертью. И мертвым тоже бывает одиноко.
Я задумался. Оригинальная аналогия, нечего сказать. Все-таки молодец этот старик, вроде бомж, а каков мыслитель! Но за пивом ему все равно не побегу.
– Вот еще пример, – продолжал старик, – Ты знаешь, что душа человека – это как время? Нет, не знаешь, а я расскажу… Вот вре¬мя, его вроде бы и нет, никто никогда его не видел, не щупал, не нюхал, но тем не менее все знают, что оно есть! Все потому, что время – это результат упорядоченного движения материи. Мате-рия-то есть, правда? И душа – это тоже результат упорядоченного движения материи. У тебя есть душа и она вечна, потому что мате¬рия тоже вечна, просто каждый раз выстраивается по-новому.
Я почувствовал себя идиотом. Во-первых, слушать бред этого человека становится уже как-то глупо, во-вторых, хм… интересно. Я посмотрел старику в глаз, как бы говоря – продолжай!
Но он замолчал. Видимо, выжидал, когда же я все-таки принесу ему пива. Послушать продолжение мне было интересно, но быть на побегушках у бомжа не хотелось, я развернулся и молча отпра¬вился домой. А старик вслед прохрипел:
– Ты еще вернешься ко мне!
Ночь я провел относительно спокойно. Утром, собираясь на ра¬боту, я уже трезво оценил вчерашнее происшествие.
Старик был сумасшедшим! Если бы у него были родные и близ¬кие, если бы он не был бездомным, то точно угодил бы к нам. Но вряд ли он стал бы для меня «интересным случаем», я и запомнил-то его лишь потому, что встретил при довольно странных обстоя¬тельствах. Такой философии я в свое время наслушался.
Я вспомнил одну истину – у безумных людей остро развита ин¬туиция. Я бы даже сказал, феноменально развита. Они столь же без¬умны, сколь и умны каким-то иным интеллектом. Про интуицию безумных знают многие психиатры и те, кому приходилось с ними долго общаться. Но наука еще не дошла до того, чтобы подвергать интуицию серьезному анализу. Что такое интуиция? Так, пустое слово, несущее в себе что-то потустороннее, метафизическое. Вот и получается, что все ученые знают о ее существовании, но не верят в это существование. А потому и мыслям, рожденным в головах без¬умных людей, никто не верит. А ведь даже в моей практике бывало и так, что мои пациенты едва ли не читали мои мысли и даже давали стоящие советы, в которых было немало мудрости. А все потому, наверное, что сами они ежедневно борются с собой, потому и знают миллион способов решения личных проблем. Старик заинтересо¬вал меня, и он каким-то шестым чувством понял это.
Tags: нет Add / Edit Tags
Categories
Без категории

Комментарии

  1. Аватар для Unity
    Наверное, нет необходимости рассказывать про мой рабочий день. Пожалуй, лишь один маленький момент достоин внима¬ния. Наша новая медсестра, которая числилась у нас практикан¬ткой, была красивой, образованной и современной женщиной. Я затрудняюсь определить ее возраст, что-то между двадцатью и тридцатью пятью. Она носила квадратные очки, за которыми блестели синие глаза, а длинные светлые волосы собирала в ту¬гой пучок на затылке.
    Я познакомился с ней на лестнице возле «курилки». Сам я не курю, но часто прохожу мимо этого места, где курит вся больница. Она стояла одна, когда я шагал к своему кабинету, что-то обдумывая.
    – Я хочу пораньше уйти сегодня, – сказала она.
    Ее голос разнеся легким эхом по этажу. Я не сразу понял, что эти слова были обращены ко мне. Словно бы очнувшись, я вздрог¬нул, замер и взглянул на нее.
    Она стояла спиной к пыльному окну, за которым едва прогля¬дывались зеленые деревья, и слабый жемчужный свет обнимал ее. Я пожал плечами, как бы говоря ей, – «как хочешь, дела твои». Мне было все равно – людей хватает, работы как таковой пока что нет, пусть уходит пораньше.
    – Простите, если вас напугала, – сказала она, – Но вы всегда такой задумчивый, ходите, никого не замечаете.
    Я смотрел на нее.
    – Понимаю, работа у вас такая, постоянно нужно думать о чем-то. Вы похожи на нашего профессора-патологоанатома. Он тоже все ходит с мрачным лицом о чем-то думает.
    Я кивнул, как будто понимая, о ком идет речь, хотя не имел ни¬какого понятия.
    – А вообще, надо чаще улыбаться, – продолжала она, – Вам идет улыбка, но вы, наверное, этого сами не знаете. Вот я вам ска¬зала, и теперь вы об этом знаете, так что улыбайтесь хоть иногда.
    И она улыбнулась первой. Я тоже улыбнулся, только улыбка вышла кривой, и молча отправился дальше по своим делам.
    А вечером я снова взял полтинник и пошел гулять в сторону моста. На этот раз я купил две бутылки пива – одну себе, вторую на всякий случай. Я шагал меланхолично, наблюдая, как пыль осе¬дает на ботинках.
    Стоило мне поднять взгляд, как я начинал чувствовать сильнейшую тревогу, потому старался не смотреть на небо. Оно было бескрайним, ассоциировалось у меня с бездной, а оранжевое закатное солнце было так же недостижимо для меня, как и эмоциональное тепло.
    Вскоре показался мост, промчался убогий товарный поезд.
    Старик сидел на люке канализационного колодца у основания моста и грелся в лучах вечернего солнца, рядом с ним сидело не¬сколько бродячих собак. При виде меня они принялись втягивать ноздрями воздух.
    – Пошли вон! Кыш! – вскричал на них старик.
    Собаки недовольно поднялись, с надеждой посмотрели на ста¬рика, но он был суров, и они убрались восвояси.
    Куча бумаг, пустых бутылок, окурков и прочего мусора окру¬жала колодец, чуть дальше виднелся старый заржавелый забор из рабитцы, за которым шла железная дорога. По другую от нее сто¬рону стояли полуразрушенные бараки.
    – Где мое пиво? – с ходу проворчал бездомный.
    Я протянул ему бутылку.
    Он придирчиво осмотрел ее и щелкнул языком.
    – Восемь градусов, маловато, но у меня кое-что есть.
    Тощими сухими руками он достал какие-то таблетки, провор¬но отвернул пробку с бутылки и забросил в нее содержимое упа¬ковки, затем все тщательно перемешал. Поднял бутылку к солнцу и посмотрел на нее. Золотые пузырьки покружились и улеглись, таблетки бесследно растворились. Он сделал глоток и буднично обратился ко мне.
    – А ты садись, садись. Я ведь обещал тебе рассказать о разру¬шенном городе.
    Я усмехнулся – куда я сяду? На этот грязный люк? В моих брюках?
    – Садись, в ногах правды нет, – улыбнулся бомж, – Не боись за свои брюки. У тебя дома есть еще одни.
    Я кивнул и присел напротив него на корточки, чтобы не марать одежды. Старик снова глотнул пиво и заговорил:
    – Вот ты думаешь, отчего так происходит, что я живу в таком мире. Вокруг меня мусор, бродячие собаки, окурки, ржавое желе¬зо, ветхие бараки. Я знаю места получше этого. Но не иду туда. Знаешь, почему? Не знаешь, а я тебе расскажу. Каждый человек отражает своим стилем жизни свой внутренний мир. Например, если у человека беспорядок в голове, то у него обязательно бу¬дет беспорядок на рабочем столе в кабинете. Если человек любит красоту, то у него будет красивый, чистый, ухоженный дом. Это естественно и не бывает наоборот.
    Я кивнул в знак согласия.
    – Но все это слишком просто для тебя. Вот тебе пример пос¬ложнее. Если человек не отпускает людей из своей памяти, то он живет один, потому что сохраняет верность воспоминаниям, а если человек, например, изменяет жене и ревнует ее, то он боится остаться один. Ревнует – боится, что она уйдет, а изменяет – чтобы всегда найти ей замену. Наверное, так и материализуются наши желания. Что в голове – то и в жизни. Он сделал глоток. Потряс бутылкой.
    – Я добавил туда димедрол, нашел на помойке, – сообщил ста¬рик, продолжая, как ни в чем не бывало, – Так вот. Вокруг меня помойки, этот мир разрушен и печален. Я знаю, как снова стать человеком, как снова «сделать себя». Знаю, как заработать денег, как найти ночлег, но сплю здесь, с собаками. Потому что это все – мое. Потому что у меня в душе все то же самое. Там нет места для удовольствия, тепла, смеха. Там есть лишь пустота и тоска. А что выражает пустоту и тоску, как ни бродячие собаки, уходящие поезда, окурки, пустые бутылки, и сгнившие дома? Пока в моей душе живы эти символы, я стремлюсь их воплотить в жизнь, пото¬му и выбрал себе такой стиль жизни.
    Я слушал внимательно.
    – Знаешь, что бывает, если человек вдруг пытается себя обма¬нуть? – бомж хитро прищурил свой слезящийся глаз, – Например, ты не любишь женщину, но по каким-то причинам начинаешь за ней ухаживать. Может, из страха одиночества, может, из жалости к ней. Ваши отношения отныне станут пыткой для вас обоих. Вы не будете друг друга понимать. Ведь вы живете в разных мирах. По¬лучается, что ты перестаешь выражать своим стилем жизни свой внутренний мир. Вот если бы я стал работать, вернулся бы в свою квартиру, завел бы семью, знаешь, чтобы стало тогда? Я молчал и ждал. Старик улыбнулся.
    – Я бы извел всех своим нытьем, своими нервами. Я бы начал сходить с ума от того, что вижу людей счастливыми. Ведь мне это не знакомо. Когда-то я жил среди людей, но они как будто чувствовали мое проклятье, мои ушедшие поезда и бродячих собак. В разговоре они смущались меня, боялись общаться со мной. У них в душе были другие символы – цветы, выкрашенные белой краской дома, птицы, дети. Как я мог сопоставить свои символы с их символами?
    Я молчал. У меня возник вопрос – каким образом, откуда у него взялись эти символы? Ведь не с рождения же…
    – Ааааа, – протянул старик и отхлебнул из бутылки, – Ты хочешь знать, откуда у меня все это в голове? Действительно, нам всегда кажется, что нет ничего проще, чем изменить свою судьбу. Если по каким-то причинам человек не может этого сделать, мы презритель¬но фыркаем и, не вдаваясь в подробности, говорим – вот дурак! Но это заблуждение уходит, когда умирает наш город…
    Он замолчал, видно выжидал нового вопроса. Не дождавшись, его он сказал:
    – Я расскажу тебе, как горят города и даже целые миры, а чело¬век почему-то с мертвым городом внутри себя продолжает жить. Ведь это настоящая смерть, не придуманная. Но видишь, я допил свое пиво, и теперь лягу спать, а ты принесешь мне завтра еще, и я продолжу рассказ.
    Я вернулся домой. И невольно отследил свои символы – теле¬визор, книги, душ, бутерброды, постель, стирка, пиво, будильник. Это моя домашняя жизнь. Есть другая, она состоит из белого ха¬лата, кабинета, проблем, болезней, симпозиумов, лекций. Но была и третья – когда я спал. Прошло немного времени, всего около не-дели, я уже и сам не помню, как так получилось, что я вдруг начал встречаться с нашей практиканткой, той самой, которая предлага¬ла мне чаще улыбаться. Звали ее Светланой, но для меня она была просто Светой.
    Мы гуляли с ней по паркам, по магазинам, иногда я просто про¬вожал ее с работы до дома. Она говорила без умолку обо всем на свете. Я ее просто молча слушал, либо не слушал совсем. Она, судя по всему, старалась меня разговорить, или хотя бы заинте¬ресовать. Потому узнав, что кроме работы у меня нет увлечений, Света то и дело говорила о медицине. Тут я на самом деле начинал слушать ее внимательно, она знала действительно много нового и интересного в этой области, и некоторые вещи были неизвестны мне самому. Я ею восхищался в такие моменты, но потом словно кто-то нажимал кнопку, и она становилась просто женщиной. То увидит красивый наряд в витрине, то позавидует подруге. Иног¬да даже она приходила ко мне домой, прибиралась, готовила. Так мой запас символов пополнился еще несколькими – домашняя еда, женщина. Но она никогда не оставалась на ночь.
    А через неделю ее не стало. Нет, нет, она не погибла. Просто ее не стало рядом со мной. Иногда, гуляя по улице, я думал, почему же она исчезла из моей жизни? Уж и не помню, как мы поссори¬лись, да и сорились ли мы? Где успели поссориться? О чем мы общались с ней? В основном о работе. Иногда – о ее знакомых, иногда – о моем прошлом. Вот вроде и все. Впрочем, она однажды позвонила, извинилась и попросила меня не обижаться. Я спро¬сил ее, почему я должен обижаться? На что она, подумав, ответила – действительно не на что, мы ведь не зашли слишком далеко. В общем, ничего вроде бы и не было.
    Такая странная история.
    Но все-таки она была рядом – мы ведь работали в одном уч¬реждении. Однажды я увидел ее с мужчиной лет на десять моложе меня. После работы я взял две бутылки пива и снова пошел туда, где поезда уходят вдаль и гуляют бездомные собаки.
    Но теперь кое-что изменилось в природе, ведь наступил сен¬тябрь. И я ощущал, как стонут деревья перед зимними холодами. Желтые листья опадали, медленно кружась в воздухе.
    Я кружился вместе с ними.
  2. Аватар для microbe
    Самый важный орган который нужно познать это головной мозг! Нужно полностью разобрать функциональность как и что делается, остальное дело техники.
  3. Аватар для Unity
    Я долго не мог найти моего знакомого бомжа, вероятно, он сме¬нил место своей локации. Раньше он всегда встречался мне либо в ячейках под мостом, либо среди всякого мусора на старом колодце, и вот его тоже не стало. Я поднялся по насыпи на мост, осмотрел все ячейки, но здесь гулял ветер. Какие-то старые шубы валялись на холодном бетоне. Рядом стояло несколько пустых бутылок. По мосту ехали машины, громыхая колесами по перекрытиям.
    Я растерялся. Куда идти, что делать?
    Медленно потягивая пиво, я шагал в сторону старых бараков. Не знаю почему, но напряжение мое вдруг возросло. Мне хотелось то громко смеяться, то плакать, упав на колени. Я сдерживался.
    Старый барак смотрел на меня пустыми глазницами выбитых окон. Почему-то он напомнил мне беззубого старика. Горбатая виш¬ня, кривой тополь и старый запущенный огород окружали его.
    А, может, меня?
    Вот он – символ пустоты. Здесь когда-то жили люди. Но даже тогда в этих стенах не знали, что такое счастье. Откуда им знать? Первые поселенцы в нашем городе были ссыльными каторжни¬ками, их толпами селили в таких вот бараках. Первопоселенцы умерли, а дети их детей все еще живут здесь.
    Может, так вот и рушатся города?
    Я зашел внутрь барака. Все здесь неожиданно показалось мне до боли знакомым. Покосившиеся балки, ветхие перекрытия, паутина на потолке, груды мусора на полу. Лестница в подвал. Лестница на вто¬рой этаж. Выжженные черным надписи на стенах – «я люблю Цоя», или «Металлика рулит». Клочки чужого мира заполнили мое сущест¬во. Какие это годы, восьмидесятые? Я так и не смог вспомнить.
    Я уже отрекся от нашего мира и потому был рад бродить среди этих стен. Но вдруг странная мысль посетила меня – а Светла¬на могла бы понять этот мир? Я представил, как веду ее сюда, в этот старый барак, и тут всякой романтике приходит конец. Она не поняла бы этого. Одно дело – свидание на крыше небоскреба, а тут – всего лишь грязный барак…. Может, про такую несовмес-тимость символов и говорил бомж? В моей душе тоже живут эти старые бараки, но не каждому можно о них рассказать. Мы гуляли со Светланой, пока не поняли, что чужие друг для друга, но она осознала это раньше, чем я. А я пытался победить свою судьбу… Кажется, подобное происходило в моей жизни всего раза два.
    Студентами мы вели веселую жизнь, но когда в нашу компанию попадали женщины, они проходили мимо меня.
    …Ветхие стены, пожелтевший матрац на полу, рядом – про¬жженное одеяло. Пустые консервные банки. Пол мерно скрипел под ногами. Что ты здесь ищешь? – хотел спросить я себя тихим шепотом. В пустой комнате стоял старый письменный стол совет¬ских времен. В углу валялась почерневшая от костра кукла.
    Здесь хорошо, – хотел ответить я сам себе.
    И мне стало спокойно и уютно среди этих стен. Я потерял волю, я не мог мыслить трезво, но мыслил – как мыслит не рож¬денный младенец в чреве матери. Во мне проснулась фантазия. Еще не рожденные дети могут фантазировать и мечтать, пока они не ограничены реальностью. Я всегда сравнивал людей, больных шизофренией, с младенцами в чреве матери. И те, и другие жи¬вут и грезят, вглядываясь в невидимые горизонты. И те, и другие полностью зависят от тех, кто дает им жизнь и позволяет грезить. Моя фантазия позволила мне восстановить чужие маленькие миры этих пустых комнат. И они наполнились жизнью.
    Кто-то сидел за письменным столом, кто-то играл с куклой. Кто-то большой и страшный много пил в соседней комнате. Эти стены пропитались их заботами и тревогами.
    Может, я сошел с ума? Закономерность для психиатра.
    Но тут вдруг с шорохом по полу пробежала крыса. Я вздрогнул и пришел в себя. Мне показалось ужасно глупым бродить по ста¬рому зданию, и я поспешил домой. Но покой еще долго оставался в моей душе.
    – Знаешь, – сказала она, – Первое впечатление ты производишь колоссальное. Ты мужчина, который трепещет, обладает умом и при этом одинок.
    Светлана достала сигарету и закурила.
    – Любая женщина оценит эти качества, и я попалась на них.
    Она выпустила губами дым. За желтоватым от пыли окном в небо печально смотрели заводские трубы.
    – Я думала, что ты мне нравишься, но ты оказался таким стран¬ным. Понимаешь, о чем я? При более близком знакомстве ты переста¬ешь быть мужчиной и превращаешься в ребенка. Хм. Ребенок, кото¬рый живет на работе. Это огромные недостатки, и они все портят.
    Я молчал.
    – Почему ты даже не попытался меня вернуть? Любой муж¬чина начал бы борьбу. А ты даже не заметил моего исчезновения. Знаешь, почему я ушла к нему? Он ухаживал за мной, он встречал меня с работы, даже, можно сказать, преследовал. Конечно, он не так умен, как ты, но он – мужчина. И самое главное, он просто взял меня на абордаж.
    Она внимательно посмотрела в мои глаза, наверное, искала там хоть каплю каких-то чувств – тревогу, страх, негодование, не¬жность, отчаянье. Но, наверное, ничего подобного не обнаружила, так как разочарованно вздохнула:
    – Я младше тебя на десять лет, но старше на жизнь. И я знаю, почему ты такой...
    После долго паузы она еще раз вздохнула.
    – В тебе совсем нет жизни. Тебя самого как будто нет.
    Некоторое время спустя мы еще раз столкнулись на лестничной площадке. Но я знал, что Света уходит из больницы. Практика у нее закончилась. В очередной раз я сильно напился. Я искал его, и он наверняка это знал. Две бутылки пива были выпиты, в моих руках была еще одна. Возможно, кому-то чтобы напиться нужно очень много, а мне, увы, хватает и этого. Я снова пришел к старо¬му колодцу, собаки заволновались, завидев меня. Я был спокоен.
    Может, здесь я найду покой и сам стану бродягой, брошу рабо¬ту, не вернусь в квартиру. Друзей у меня и так нет, семьи тоже.
    Я присел на самый край люка, ощутив запах сырости и тления. Меня немного мутило от выпитого. Собаки настороженно погля¬дывали в мою сторону. Напротив торчал барак и таращился на меня выбитыми окнами. Тогда он и появился снова.
    – Ты занял мое любимое место, – хрипло усмехнулся старик.
    Я поднял голову и криво ему улыбнулся.
    – Не боишься испачкать штаны? – он снова усмехнулся.
    Я отрицательно помотал головой.
    – Дай мне пива.
    Я протянул ему не допитую бутылку, и он уселся рядом со мной. Отхлебнул немного и снова улыбнулся.
    – Знаешь, я обещал рассказать тебе о разрушенном городе, но начну не с этого.
    Сделав еще один большой глоток, он продолжил:
    – У меня два высших образования. В школе я увлекался мате¬матикой и до сих пор люблю эту науку. Математически легче мыс¬лить, абстрактное помогает видеть вещи под разными углами.
    Я ничуть не удивился, узнав о его образованности, наверное, так оно и должно быть. Я ведь врач, а сижу на колодце и пью пиво вместе с этим человеком. И ничего невероятного в ситуации не было. Либо во мне уже не было сил чему-то удивляться.
    А старик продолжил свою речь.
    – Это было небольшим предисловием, и оно поможет тебе понять, что город может рухнуть у каждого. Что же такое город? Хм… У каждого из нас есть свой мир, он в чем-то похож на мир, который нас окружает. Ты закрываешь глаза и вот ты уже в своем городе, там тоже есть дома, заводы, люди, так же как и у тебя, у них есть дела. Они даже влюбляются и ссорятся, ну совсем как в реальности.
    Еще глоток пива.
    – Бывает так, что ты испытываешь двойственное, противоречи¬вое желание – амбивалентность. Например, один и тот же фильм ты можешь и любить, и ненавидеть одновременно. Это оттого, что люди, живущие внутри тебя, придерживаются своего мнения. На¬пример, один человек любит этот фильм, другой ненавидит, тре¬тий безразличен к нему. Их ощущения – это твои ощущения. Твои ощущения – это голоса людей, живущих в твоем городе. Города бывают разными. Есть светлые, чистые, и люди, у которых внут¬ри такие города, сияют светом и чистотой. Есть страшные города, есть тихие, есть индустриальные, есть провинциальные. В общем, всякие они бывают, всякие.
    Старик вздохнул.
    – Но случаются страшные вещи. Например, в один прекрасный миг город начинается рушиться. Дома горят и рассыпаются пра¬хом. Люди внутри тебя сходят с ума от горя. Чаще всего после трагедии город отстраивается снова и заселяется новыми людьми. Тогда мы говорим о том, что после великого горя характер чело-века меняется. А на самом деле у него внутри просто строится новый город. Думаешь, я вру?
    Я отрицательно помотал головой.
    – Жил да был англичанин, Сатпрем, – продолжал бомж, с уси¬лием потирая почему-то свою грудь, как будто что-то мешало ему дышать, – Он отсидел во время войны в концлагере. Нашел силы жить в себе, вот и выжил. Но когда его освободили союзники, и нужно было начинать новую жизнь, он сказал – «Все сожжено и разрушено внутри меня, как я могу жить дальше»? И он ушел бро¬дить по свету. Его город так и не смог построиться заново. Думаю, он и сам потом жил на выжженной земле среди руин. Обычно если город рушится полностью, человек умирает. А он не умер, неся в себе остатки своей маленькой цивилизации. Он продолжал жить как призрак среди пустых стен.
    Старик сделал последний глоток и выкинул бутылку в кусты. Та громко звякнула о железную трубу.
  4. Аватар для Unity
    – Оно ведь как бывает? Вот живет человек, город у него пре¬красен. Вдруг беда – и город рушится. Бывает так, что города уже нет, а человек все живет. Так можно прожить всю жизнь с руинами внутри себя. Такому человеку говорят – ну что же ты не можешь жить как все люди? Вот у тебя и повышение на работе, и мужчина ты видный, живи и радуйся. А он живет и не радуется. И часто такому человеку даже нет разницы – хорошее с ним случилось или плохое. И что самое страшное, он может даже не догадываться, что его город мертв. А город может рухнуть у каждого – у старой бабушки, у молодого мальчика, у умного или у глупого челове-ка. Потом они живут как проклятые. Ведь отныне все в их жизни перестает приносить им удовольствие. Этим людям грустно всег¬да, никакой радости от жизни они не получают. И ни один самый умный совет не сможет им помочь. Те, у кого руины в душе, уже не могут жить в полную силу, в них нет страсти. Они не цепляют¬ся за новые возможности, они не умеют бороться за себя, потому что им нечего спасать или сохранять внутри себя. Там уже ничего нет. Это самые фатальные люди из всех людей на земле. Некото¬рое время мы сидели на колодце молча, и собаки, разинув пасти и вывалив длинные плоские языки, лениво смотрели на нас. Потом бомж с кряхтением поднялся и проговорил, снова потирая грудь и левое предплечье:
    – Ну, пойду я уж. За пиво спасибо.
    Я безразлично смотрел, как он заковылял вдоль забора и про¬глядывающейся в сухом кустарнике канализационной трубы. И вдруг он замер, резко облокотившись на нее. Собаки повернули к нему морды и тихонько заскулили. Я взволнованно нахмурил бро¬ви. А бомж вдруг упал и больше не поднимался.
    Я вскочил и быстро подбежал к нему. Бегло пощупав его руку и шею и не найдя пульса, я понял, что мой врачебный долг требу¬ет от меня хотя бы попытаться вернуть старика с того света. Тем более, есть шанс. Но… Я огляделся. Облезлая черная шуба, тощие грязные дворняги, желтые листья, поезд вдали, клубы дыма на го¬ризонте и узенькая серебристая полоска в небе – след самолета. Пустота.
    Моя рука протянулась к грязному изрытому морщинами лицу старика и закрыла ему пустые глаза.
    Потом я встал и пошел куда-то. Даже не интересуясь, куда.
    Меня мучил лишь один вопрос – сколько он прожил с разру¬шенным городом внутри себя?..
  5. Аватар для Unity
    Ну, наверное, все люди разумные сим и занимаются, всю свою сознательную жизнь — силятся раскрыть Таинство своего существования, посредством познания принципов устройства своей аппаратной части.
    Знаешь, как и что в тебе ломается, — следовательно, знаешь, как же починить себя.)