Тем, чей город разрушен - by Мари Слип
by
on 04.06.2018 at 15:03 (1049 Просмотров)
После окончания института, как и большинство студентов с нашего факультета, я пошел работать по специальности. Поступая на медицинский, я действительно думал, что выбрал подходящую профессию, ведь я с юности увлекался анатомией. Мне хотелось узнать о человеке все. Как наши клетки делятся, как функционирует память, как работает мозг, сердце, печень, прочие внутренние органы. Мне было интересно узнать также, как мыслит человек. Но как оказалось, доктор из меня получился неважный.
Я просто заучивал формулы, лекарства, диагнозы, читал очерки коллег, их рефераты, статьи, монографии. Интересные книги я ставил в сервант, стоящий в моем кабинете, а скучные отдавал знакомым. Признаться, читать я любил больше, чем общаться с людьми, тем бо¬лее с пациентами. Они все мне скоро наскучили. Вот уже десять лет я наблюдаю одно и тоже. Эх, и для чего я потерял пять лет своей жиз¬ни? Для того чтобы слушать бред, делать записи, ставить диагнозы?
Вот вчера привезли молодого человека двадцати пяти лет. Па¬рень не мог вспомнить, как его зовут, какой сейчас год и день. Мои вопросы доходили до него с большим трудом. Думали – «клиент наш», – пока не нашли у него в кармане пустые пачки от таблеток. А такое случается у нас часто. Когда я только начинал работать, каждый случай рассматривался мною как дар небес, ведь я мог изучать людей в их самом откровенном состоянии. Может, это звучит дико, но я радовался каждому редкому случаю. А потом надоело все. «Редких случаев» становилось все меньше и меньше. Иногда впрочем, их интересно послушать.
– Вот если бы вы жили в нашем измерении, я бы вас сделал богатым, – говорит мой вечный пациент.
– А можно сделать меня счастливым? – спрашиваю я его.
– Конечно, – кивает он, – В моем измерении вы и так счастливый, но таким вас вижу только я, другим не дано, даже вам самому.
– Вот как, но ведь тогда получается, что тот другой, который счастливый, это уже не я, ведь я-то себя таковым не ощущаю.
– Но ведь я, – отвечает пациент, – Вас таковым вижу, выходит, что один из нас врет!
Он замолкает. И мне становится не по себе.
После работы я всегда брал бутылочку пива и шел пешком до самого дома. Мог бы и на автобусе доехать, но мне необходимо было пройтись. Чем длинней дорога, тем крепче мой сон. А мои сны для меня представляли немалую ценность. Я думал о снах в последнее время чаще, чем следовало. Как музыкант, который всю жизнь изучал гармоники, ноты, лады, квадратуры, уже не может наслаждаться музыкой, ибо постоянно ее анализирует, так и я не могу расслабиться. Мое отношение к собственным снам – это «признак». По этому «признаку» мы делим людей на докторов и пациентов. Впрочем, я сам не раз ловил себя на мысли, что все психиатры – умалишенные. Слишком уж близко общаемся с по¬добными людьми. Даже обезьяна, живя среди людей, очеловечи¬вается. А мы вот, получается, «умалишаемся».
Сегодня, придя домой раньше обычного, я вдруг понял, что силь¬но устал. Но это была не та усталость, от которой можно отдохнуть. Тут нечто другое. Я весь день был рассеян, невнимателен. Просто прошлой ночью мне приснился сон, где мне снова восемнадцать. Двойственное чувство горечи и счастья сжимало мое сердце. Я как собака в клетке, рвусь и лаю, но не для того, чтобы кого-то напугать, а для того, чтобы поверить, что сам ничего не боюсь.
На улице еще было светло, дома оставаться не хотелось, я взял полтинник и вышел пройтись.
Был светлый теплый вечер, конец августа. Деревья шумели листвой, гудели машины, и от шума и гама я удалился в сторону старого моста. Здесь всегда было тихо, старая дорога была изрыта канавами, огромные лужи отражали синее небо. Людей и машин здесь почти не наблюдалось. Тишина и покой.
Но мне было отчего-то грустно на душе. Иногда так бывает, что грусть вдруг приобретает патологический характер, и ты уже сам не знаешь, отчего тебе так плохо. А плохо бывает настолько силь¬но, что хоть головой об стенку бейся. Да только это не поможет.
Вот я прохожу под мостом. Здесь всегда сыро и прохладно, а вверху, над головой, грохочут проезжающие машины. Там, где на¬сыпь стыкуется с началом моста, есть множество бетонных яче¬ек. А в этих ячейках я часто находил потертые, полулысые и за¬мызганные шубы и одеяла бродяг. Но самих бродяг днем было не застать на месте, они либо шарили по помойкам, либо выпивали где-нибудь толпой у колодца.
Меня их жизнь пугала, больше всего пугало их одиночество. О причинах такой жизни я задумался позже.
Я встретил его случайно.
Бутылка пива почти закончилась, я сделал небольшой глоток, как вдруг у самой насыпи услышал голос:
– Не допивай, дай мне!
Я обернулся и увидел в трех метрах от себя человека, густо за¬росшего седой щетиной, в зимней шапке и тулупе. Это притом, что стояла страшная жара! Подойдя поближе, я протянул ему свою бу¬тылку. Признаться, я хотел ее поставить на землю, меня пугала пер¬спектива передать бутылку из рук в руки. А вдруг он чем-нибудь бо¬леет? Но это было бы невежливо, и я смирился со своей участью.
Он взял бутылку немощной рукой и сказал:
– Плохое пиво. Его делают из порошка! Как сухой сок. Но хо¬рошо, что крепкое.
Я удивился его познаниям в области современного пивоварения. Но потом поймал себя на мысли, что людей более низкого социаль¬ного статуса мы часто считаем – сознательно или подсознательно – глупее себя. И порой такие люди преподносят сюрпризы.
– Кто подает нищему, тот либо пребывает в хорошем настроении, либо боится чего-то, – улыбнулся старик и присосался к бутылке.
Я глупо улыбнулся на это заявление, развернулся и хотел было отправиться восвояси. Но старик остановил меня.
– Я хочу еще пива, мне мало этого, – быстро проговорил он, – Давай сделаем так. Ты покупаешь мне еще пива, можно самого дешевого, а я тебе расскажу интересную историю. Идет?
Мои губы растянулись в улыбке. «Может просто дать ему еще пятнадцать рублей?» – мелькнула мысль. Идти за пивом для него я точно не собирался. Но старик как будто читал мои мысли.
– Я знаю, ты думаешь сейчас, как же это глупо идти за пивом для бомжа. Угадал?
Старик улыбнулся.
– Но, вот тебе интересный аргумент, я уже сказал, что нищему подают либо те, кто в хорошем настроении, либо те, кто чего-то бо¬ится. Сочувствие – это результат собственных страданий. Сочувс¬твуя другим, мы лишь жаждем сочувствия к себе! Ты мне веришь?
Я почему-то вспомнил статистику. Людей, больных шизофрени¬ей, больше всего встречается среди бездомных. И потому снисхо¬дительно улыбнулся. А этот нищий бедолага, однако, философ…
– Ты слышал историю о разрушенном городе? – спросил меня бомж тем временем.
Я молчал.
– Не слышал, конечно, откуда тебе это знать? Но я могу расска¬зать, я вообще могу многое тебе рассказать, о чем не прочитаешь ни в одной книге! Хочешь пример?
Я молчал.
– Знаешь, что мертвые говорят так – «Вот, я рожусь в восемьдесят лет», «а я в сто», «а я вообще рождаться не хочу, уж лучше бы мы всегда были мертвыми!» Как тебе? Хех. А те, кто все же родились, го¬ворят так – «Я умру в восемьдесят», «а я в сто!», «а я вообще умирать не хочу!» А знаешь, поему они так говорят? Они боятся! Умирать, как и рождаться, очень больно. Я-то это знаю… Но печальней всего, что это повторяется снова и снова. Живым суждено умереть, а мертвым суждено родиться. Они даже детей своих рождением пугают, как мы своих пугаем смертью. И мертвым тоже бывает одиноко.
Я задумался. Оригинальная аналогия, нечего сказать. Все-таки молодец этот старик, вроде бомж, а каков мыслитель! Но за пивом ему все равно не побегу.
– Вот еще пример, – продолжал старик, – Ты знаешь, что душа человека – это как время? Нет, не знаешь, а я расскажу… Вот вре¬мя, его вроде бы и нет, никто никогда его не видел, не щупал, не нюхал, но тем не менее все знают, что оно есть! Все потому, что время – это результат упорядоченного движения материи. Мате-рия-то есть, правда? И душа – это тоже результат упорядоченного движения материи. У тебя есть душа и она вечна, потому что мате¬рия тоже вечна, просто каждый раз выстраивается по-новому.
Я почувствовал себя идиотом. Во-первых, слушать бред этого человека становится уже как-то глупо, во-вторых, хм… интересно. Я посмотрел старику в глаз, как бы говоря – продолжай!
Но он замолчал. Видимо, выжидал, когда же я все-таки принесу ему пива. Послушать продолжение мне было интересно, но быть на побегушках у бомжа не хотелось, я развернулся и молча отпра¬вился домой. А старик вслед прохрипел:
– Ты еще вернешься ко мне!
Ночь я провел относительно спокойно. Утром, собираясь на ра¬боту, я уже трезво оценил вчерашнее происшествие.
Старик был сумасшедшим! Если бы у него были родные и близ¬кие, если бы он не был бездомным, то точно угодил бы к нам. Но вряд ли он стал бы для меня «интересным случаем», я и запомнил-то его лишь потому, что встретил при довольно странных обстоя¬тельствах. Такой философии я в свое время наслушался.
Я вспомнил одну истину – у безумных людей остро развита ин¬туиция. Я бы даже сказал, феноменально развита. Они столь же без¬умны, сколь и умны каким-то иным интеллектом. Про интуицию безумных знают многие психиатры и те, кому приходилось с ними долго общаться. Но наука еще не дошла до того, чтобы подвергать интуицию серьезному анализу. Что такое интуиция? Так, пустое слово, несущее в себе что-то потустороннее, метафизическое. Вот и получается, что все ученые знают о ее существовании, но не верят в это существование. А потому и мыслям, рожденным в головах без¬умных людей, никто не верит. А ведь даже в моей практике бывало и так, что мои пациенты едва ли не читали мои мысли и даже давали стоящие советы, в которых было немало мудрости. А все потому, наверное, что сами они ежедневно борются с собой, потому и знают миллион способов решения личных проблем. Старик заинтересо¬вал меня, и он каким-то шестым чувством понял это.