-
Пэм надевает смешной мешковатый свитер,
Грубая вязка, с карманами - здесь и здесь.
Старые джинсы, что на коленях вытерты,
Стали тесны. В остальные уже не влезть.
Этот сутулый мальчик на ней не женится.
Ну и не надо: подумаешь! Сам урод!
У Пэм задержка три с половиной месяца.
И она всё надеется: может, ещё пройдёт.
До выпускных экзаменов - уйма времени,
Географичка опять невзлюбила Пэм.
Что-то всё время ноет в области темени,
То ли бейсболка жмёт, то ли груз проблем.
Маме не до неё, мама снова в депрессии,
Прячет в комоде справку, глядит в окно.
В справке написано "фибромиома в прогрессии" -
Пэм почитала тайком, но ей всё равно.
Ей всё вокруг представляется кинематографом,
Ей всё вокруг - одинаковое на вкус.
Этот сутулый мальчик метит в фотографы
И уезжает в какой-то столичный ВУЗ.
Елки не будет. Какие тут, к чёрту, праздники?
Нет даже снега толком, всё дождь и дождь.
Что он там говорил про "такие разные"?
Что он над ней смеялся "чего ревёшь"?
Рано темнеет. Мама заходит в комнату,
Свет включает - на большее нету сил.
И выключает тут же! И думает: "Что это?..
Ну, чёрт побери! Ну кто тебя, Пэм, просил?.."
-
Синее. Боже, ну до чего же синее!
Мертвая зыбь неведомых мне широт.
На горизонте туча с набрякшим выменем
дразнит дождем запекшийся жадный рот.
Скальный обломок – норы, каверны, рытвины.
Левиафаний череп, приют гнилья.
«Здесь был Иуда» кем-то на камне выбито.
Может и был, не знаю. Теперь здесь я.
Двадцать шагов от берега и до берега,
бурые ленты мокнут в воде плащом.
Чайка на грани слуха визжит в истерике –
или не чайка? Впрочем, кому еще?..
Солнце нещадно лупит горячим молотом,
брызжут осколки: кварц, лазурит, слюда.
Сухо и страшно. Мысли в труху размолоты.
Кто я? Не помню. Как я попал сюда?!
Соль на губах – до язв, до кровавых трещинок,
вяжущий вкус на кончике языка:
Слово. А в нем – рождение, запах женщины,
сладкая млечность, солнце, гора, река,
пыль, и жара, и скалы, и крики чаячьи,
мертвая бездна, блеклая синь вверху…
…Мир, потянувшись, сбросит с себя нечаянно
данное наспех имя, как шелуху.
-
Кай говорит, извините, я страшно устал и пальцы заледенели,
эта чёртова вечность не складывается, хоть ты тресни,
может, хватит уже, ну правда, на самом деле,
Вам самой уже наверно неинтересно.
Если Вы не против, конечно, то я пойду?..
Королева говорит, собирайся, я подожду.
Кай говорит, спасибо, мне ужасно жаль от Вас уходить так рано,
я бы ещё посидел, но скоро метро закроют -
не подумайте только, что такси мне не по карману,
но за такие траты Герда меня уроет.
Нет, она хорошая, и даже если ругается, то любя.
Королева говорит, возьми трубку, это тебя.
Кай говорит, привет, милая, а откуда у тебя этот номер?
Нет, ну что ты, это совсем не то, что ты думаешь, нет-нет-нет.
Ты же прекрасно знаешь, никто мне не нужен, кроме...
я скоро буду, если вдруг соберёшься спать, оставь в коридоре свет.
Да, конечно, я постараюсь не шуметь и не наследить.
Королева говорит, чёрт, я ужасно хочу курить.
Кай говорит, мне так стыдно, не знаю, куда мне деться,
я и подумать не мог, что она сюда позвонит.
Кай говорит, я сейчас уйду, только скажите, как вытащить эту ледяную штуку из сердца,
я уже несколько дней никак не могу согреться,
щупаю пульс, но что-то он не стучит.
Может быть я и смог бы к ней притерпеться,
правда, подумаешь, льдышка в груди торчит.
Королева говорит, Кай, пожалуйста, замолчи.
-
Ты казался себе измучен, хоть сам – извечен. Думал, что обесточен, но взгляд твой – сияющий, касания – электрически.
Так что случайся, происходи.
Заведи собаку, или цветок на окно поставь, наведи порядок в карманах сумок, распечатай фотографии, маме перезвони.
Почему ты думаешь, что можешь так вот запросто задекларировать свою слабость фразой: «Я слаб, я много не умею, а то, что умею – сто лет никому не надо» и с тебя ничего не спросят?
Так птица хвастается, мол, смотри, я умею уже ходить так ловко, не задевая потолков крыльями, чашки со столов не сбрасывая
- Разве этого ты хотела, - спрашиваю, - аккуратно ходить, не проливая чай?
А она молчит, ну в самом деле не станет же рассказывать, как свой внутренний компас променяла на часы, что никогда не опаздывают. Как вместо родниковой воды кофе пьет. Как не поет больше по утрам песен – новости слушает.
Делай уже хоть что-то, ты сам, скажи, не устал от своей тоски? Носки носи разноцветные, кота в рюкзаке, солнечных зайцев в карманах. Приручи дракона, или ангела, или тень свою научи красиво скользить по льду.
Ощущай себя цельным, живым, простым
Осязаемым, как металл, или как цветы.
Неизбежным, будто начало мира.
-
Пришли и сказали:
"Сын твой, за тридцать сиклей
или динариев...
Точно не знаем, но умер.
То ли его на крест, то ли сам - на осину..."
А в доме мал-мала меньше, кручусь до сумерек,
до упаду. Муж бездельник
и пьяница - должен всему Кариоту,
вечно без денег,
всегда без работы...
Одна надежа - на сына,
на старшего - вырос и умным,
и сильным.
И вот, то ли его на крест, то ли - сам на осину...
А ведь говорила:
"Cыночек, милый,
куда же ты с этим нищим?
Что тебе - дома мало?
Места под крышей?
Пусть даже прохудившейся -
ну так починим..."
Сказали: "Даже не знаем, где схоронили..."
Маленький был - рыжий, забавный,
проныра.
Упал с обрыва - ножку поранил,
плакал - "Mама, так больно!"
А я шутила - "До свадьбы залечим..."
И вот - то ли его на крест, то ли...
Нечем....нечем....
нечем дышать...
Жизнь свою в щепки кроша,
ты и не думал о маме, мальчик.
Вой по-собачьи,
псиной
скули над непутевым сыном...
То ли на крест его, то ли сам - на осину.
А может, все это сплетня?
Вернется через неделю,
смеясь: "Мама, это все глупые сказки
на Пасху.
Ты к старости стала
доверчива да плаксива.
Какие осины под Ершалаимом? -
Оливы..."
-
Он пришёл за тобой, и теперь не ной,
и не спрашивай - кто, мол, откуда здесь.
Он пришёл не с миром и не с войной,
не любить тебя нежно такой, как есть,
не кататься к морю, не вить гнездо -
в глубине тебя отыскать тайник.
Он пришёл за тобой - так иди, не стой,
это твой отчаянный проводник.
Он не станет тратить себя на лесть,
реверансы, манеры и прочий хлам.
Он пришёл показать тебе, кто ты есть -
чтобы ты не пряталась по углам,
чтобы в сердце кинжалом вошла весна
и засела по самую рукоять.
А зачем ему это - кто может знать;
он пришёл, сумеешь ли устоять?
Он посмотрит из-под прикрытых век,
улыбнется - вот, мол, моя рука.
Ты куда-то полезешь за ним наверх
по звенящим лестницам в облака.
Рядом с ним задача твоя проста,
рядом с ним открываются все пути.
Скажет "прыгай" - прыгнешь за ним с моста;
но он так в тебя верит, что ты взлетишь.
-
Цитата:
Сообщение от
Анна 7777777
Это ты написал?
Вот ответ: http://www.suicide-forum.com/showthr...l=1#post156420
-
У кого не бывало на сердце по сто камней, черных дней у кого не бывало в его судьбе? И звенит тишина, и становится ночь темней, и трясется рука, наливающая себе. И в моменты особых битв-с-собой, утрат, когда горло горит... да, в общем-то, всё горит, когда думаешь – как не откинуться до утра,
Он приходит и рядом садится, и говорит, и тихонько так гладит, гладит по волосам:
- Ну, давай помогу.
- Погоди, - говорю. — Я сам. В первый раз ли мой поезд катится под уклон? У тебя там молитв неотвеченных миллион. У меня все в порядке: есть водка , а вот стакан, не хватало Тебя беспокоить по пустякам. Там, гляди, у людей – наводнения, спид и рак.
Он тогда говорит: – И в кого ты такой дурак? И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой?
И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой, выпивает так просто, как будто там – молоко, и опять говорит: - А ты думаешь, Мне легко – каждый раз тебя видеть над бездною, на краю, где ты «сам» заливаешь мазутом печаль свою?
Он сидит в темноте и плачет – как наяву. И ответа не ждет. И я рядом с Ним реву.
-
Это как проснуться в пустой палате,
повыдирать из себя все трубки, иголки, датчики,
Выбежать во двор, в чьих-нибудь бахилах на босу ногу;
Что они сделают, эти чертовы неудачники,
С обреченным тобой, подыхающим понемногу;
И стоять, и дышать, и думать – вот, я живой еще,
Утро пахнет морозом, и пар изо рта, и мне бы
Хоть бы день; а уже тишина начинает сигналить воюще,
Уже сердце растет, как сказочное чудовище,
Небо едет вниз по дуге, и ты падаешь возле неба.
Твою душу легонько сталкивают корабликом
Вдоль по вечной реке, и весь мир обретает краски
И рельеф; а ты сам навсегда лежишь почерневшим яблоком,
Поздним августом, на ступенечке
У терраски.
-
Сегодня в стельку пьяный Арлекин
Напялит разноцветные обноски
И выползет на грязные подмостки,
Ругаясь в бога-душу-мать, один.
Сегодня Коломбина умерла
И, опустив на окна ситец шторки,
Пьеро-дурак повесился в гримерке,
А касса все билеты продала…
