Что-то вроде стихов...

[Римма]

Родилась – нетронутая новь.
подросла – изрезанная ширь.
Господи, зачем ты дал любовь
Острую такую, что не сшить,

Перед ней броня - воздушный шелк,
Для нее ни крепостей - ни пут,
и душа, как раненый живот.
Господи, укрыть бы чем – нибудь.

Но стою, до слов обнажена.
Кровоточит - это ли печаль.
Господи, спасибо, что жива.
Господи, не надо прекращать.


© Copyright: Кесслер Оксана,

[NEET]

нимфы учатся молиться

ноябрьский город, скоропостижно осиротевший:
не оступись, не споткнись, не сгинь.
она смотрит через стекло на улицу запотевшую,
думает: завтра надену зимние сапоги.

так смотрят вперёд через узкую-узкую прорезь
пулемёта, так магазинами автомата
измеряют время; так русалочка отдаёт свой голос
за самого неперспективного кандидата.

и корчится сердце, злится, клокочет жалобно,
от мятого сердца остался худой лоскут.
гамлет, гамлет, слышишь, не выходи на палубу,
там тебя розенкранц с гильденстерном ждут.

потому что мёртвые не уходят, в этом весь смысл их,
но ты с ними заодно, потому отринь
свой глупый страх – ныне и присно
и вовеки веков, аминь.

но сколько бы вечных истин нечаянно ни открыли мы,
сколько бы ни говорили по существу,
слова, слова, слова стрекозиными крыльями
падают на выжженную траву.

© Ксения Желудова

[Римма]

ммм, хорошее

[Римма]

Стоит человек. Незначим и нераздут.
Человек стоит, а слёзы его идут.
По котам идут, по скотам идут, по грязи.
Человек становится человеком в этой связи.
Собирает себя. По веточкам, по дровам.
Слёзы идут по трупам и головам,
По еле выжившим, по матери без дитя.
Тело без боли – не тело, а так, культя.
Стоит человек. Внутри человека Бог,
Тепло и огонь. Он спичечный коробок.
Внутри человека мир, если полистать.
В плачущих Бог обретает суть, набирает стать...

(с) Кирилл Табишев

[Римма]

Извлечена, похожая на звук
Нерастворимых звёздных пелотонов
Мелодия переплетенья рук
Земного мира падших фараонов,
Ведомых переплавленным лучом...
Я струны
предпоследние
расстрою,
Чтоб ты ушла с единственным ключом,
Чтоб азимут поставить с высотою.
И наши судьбы будут предъявлять
Неясный алгоритм своих апломбов
На ржавом пульте С-125
В обросших плавниками катакомбах.

© Красноглиняный Голем

[Римма]

Ты в города изломанный ландшафт
Заходишь вместе с близнецом сиамским
И мёртвые разрезы, урны шахт
Затапливаешь сном артезианским.
Избыток кислорода проглоти,
Пока его источники робеют.
И берег закольцуется в груди
Как самый дальний бесконечный берег.
И ты увидишь кольцевой закат
Растянутый на башнях нарочитых,
И письмена ошибочных симкарт
Застрянут в искривлённых микрочипах.
И охвативший зеркало озноб
Из амальгамы выцедит полоний,
Когда твоё последнее письмо
В эфир запустит леса глаз вороний.


© Красноглиняный Голем

[Римма]

люби, говорю, люби, говорю, не кусь,
спиной шерстяной прижимайся ко мне, люби,
так ночь наступает, а я в любовь облекусь,
и буду гладить, и спрячусь в ее глуби.

а он отвечает кусь, говорит я есть,
я, может быть, не любовь, а благая весть,
я, может, вообще не чтобы я сам любить,
а чтобы вот так среди ночи с тобой говорить.

я есть, говорит, посмотри, я совсем другой,
и нос у меня непохожий на твой, и шерсть,
живот мой роскошен, как поле поздней весной,
и розов мой рот, и уши остры, я есть.

я есть, я радость небесная, я другой,
так гладь мое горло и уши мои тереби,
учись понимать язык полуночный мой,
люби, говорит, люби, говорит, люби.

(с) Лемерт

[Римма]

Мой друг скарификатор рисует на людях шрамами, обучает их мастерству добровольной боли. Просит уважать ее суть, доверяться, не быть упрямыми, не топить ее в шутке, в панике, в алкоголе. Он преподаёт ее как науку, язык и таинство, он знаком со всеми ее законами и чертами. И кровавые раны под его пальцами заплетаются дивными узорами, знаками и цветами.

Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотонности, пресности, дисциплине. Ум воспитывать нужно ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой человечьей глине. Я хочу уметь принимать свою боль без ужаса, наблюдать ее как один из процессов в теле. Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать ей в ее огромности, власти, цели.

Потому что болью налито всё, и довольно страшною - из нее не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько ни иду, никак ее не откашляю, сколько ни реву, никак ее не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею задано все, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица.

Вырежи на мне птицу, серебряного пера, от рожденья правую, не боящуюся ни шторма, ни голода, ни обвала. Вырежи и залей самой жгучей своей растравою, чтоб поглубже въедалась, помедленней заживала. Пусть она будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится искомая мною сила. Пусть бы из холодного ада, куда я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.

(с) Вера Полозкова

[Римма]

БУРЛАКИ НА НЕБЕ

Замолчи свой гибельный отсчет,
Я и без него себя прерву.
За веревку, рвущую плечо,
Я тяну погоду над Москву.

Наползает в сполохах огня
Облако на дымные круги.
Это непохоже на меня -
Рваться, чтобы радовать других.

Я себе едина правота
В этой груде будущих руин.
Что не сможет смыть моя вода,
То подпалят молнии мои.

Я себе оплот, форпост, броня,
Дольче вита и феличита.
Но покамест спрячься за меня,
Спрячься за и прекрати считать

Дни до окончания жары,
Ночи до начала холодов.
Облако прорвется, как нарыв
От ремня во всю мою ладонь.

Вот - вода тягучая, как воск,
Долгая, как тысяча ночей.
Если весь я ради ничего,
Будь моим единственным зачем.

(c) Алексей Колесниченко

[Римма]

Наша осень играет дурочку, сентябрится, издевается, снимается, издаётся,
заполняет собою улицы и таблицы, то готовится к наступлению, то сдаётся
первой кровью замочных скважин, густой и ржавой, заливается беспризорностью по канистрам,
вызывает недоумение и пожарных, чтобы выступить и под занавес поклониться.
Мы наёмники нашей осени. По команде мы повязаны вдохновением и шарфами.
Занимая за нами очередь в автомате, обделённые неслучайностью, вы попали
под раздачу копыт и крыльев, рогов и нимбов – обязательной атрибутики суицида.
Каждый смертный имеет право родиться мимо, просто в осень и без привязки к часам и цифрам.
Каждый смертный, включая фары и самых буйных, если функции сохранения задолбали,
безусловно, имеет право влюбиться в пулю и поймать её на излёте, зажав зубами.


(c) Sterva