Что-то вроде стихов...

[Nord]

Каменский приходит в негодность
после двухсотого переноса
сопли сами текут из носа
кишечник дает роковые сбои
колени никуда не годятся
волосы на голове секутся
наверное, что-то с мозгом

от частых перемещений между мирами
распадаются нейронные связи
чай вдруг кажется кислым, а копченая рыба горькой
но временно обостряется зрение
пилот с восхищением наблюдает покрытые снегом
неопавшие клены
кивает головой сам себе раз по сорок

перечисляет:
Тина, Наташа, Джулкэ, Диаса, Хамя
Найко, Татьяна, Джулия, Мески, Стагана-Ааззи
кто?
сестры
и братья?
любимые?
матери?
имена дорогие разбросаны во множественных пространствах
маркированных буквами, цифрами - так банально
целые пространства наполненные людьми и машинами
маркируются лишь как обычная буква, номер

и ты с сердцем полным жалости
с именем ненастоящим Камис
с чужим контрольным сигналом, с позывными «Стрёмер»
как снабженный ордером представитель власти
проходишь сквозь человеческие дома
пронизываешь своими квантами закрытые двери, стены
учиняешь невидимый как бы обыск
вмешиваешься в чье-то горе
наблюдаешь чужие страсти

а тут ничего нигде уже лишнего не осталось
ни гелия-3, никакого полезного газа
ни органических полиметаллов
ни даже элементарного мела
жизнь вокруг неожиданно постарела
что-то еще пытается, молится человек, а на сердце пусто
и внутреннее все окончательно омертвело
включаешь сетевизор, а там одна глупость
и никакого уже искусства

поэтому
это тело
подолгу разглядывает обои
с удовольствием рассматривает пыльные на стекле разводы
забывает с утра помыться
оставляет открытой воду
внезапно начинает искать специальную щеточку
говорит себе: что-то такое необходимо почистить
и не находит

целыми днями ходит
по комнатам
целыми днями дома
день в гостиной
день у окна на кухне
потому что поздняя осень
а он не знает где что лежит, как ему одеться

недавно заказал себе пиццу
естественно, очень плохая пицца

говорит себе: что такая за пицца теперь

не жуется

как-то совсем
не естся

[Nord]

Так сказать - как бы в цикл, хотя и писали люди совершенно разные. А это где-то в дневниках тут уже было, кажись у Traumerei.

Лучше тебе не знать из каких глубин
добывают энергию те, кто отчаянно нелюбим,
кто всегда одинок словно Белый Бим
Черное ухо;
как челюскинец среди льдин -
на пределе слуха -
сквозь шумной толпы прибой
различить пытается хоть малейший сбой
в том как ровно, спокойно, глухо
бьется сердце в чужой груди.

Лучше тебе не знать из каких веществ
обретают счастье, когда тех существ,
чье тепло столь необходимо,
нету рядом; как даже за барной стойкой
одиночество неубиваемо настолько,
настолько цело и невредимо,
что совсем без разницы сколько
и что ты пьешь -
ни за что на свете вкуса не разберешь,
абсолютно все оказывается едино;
и не важно по какому пути пойдешь,
одиночество будет необходимо,
в смысле - никак его не обойдешь.

Лучше тебе не знать из каких ночей
выживают те, кто давно ничей;
как из тусклых звезд, скупо мерцающих над столицей,
выгребают тепло себе по крупицам,
чтоб хоть как-то дожить до утра;
лучше не знать как им порой не спится,
тем, кто умеет читать по лицам -
по любимым лицам! -
предстоящий прогноз утрат.
Тем, кто действительно будет рад,
если получится ошибиться.

Лучше тебе не знать тишины, говорить, не снижая тона,
лишь бы не слышать в толпе повсеместного стона:
чем я ему так нехороша?
чем я ей столь не угоден?
Громкость - самая забористая анаша,
лучшая из иллюзий, что ты свободен;
и ещё – научись беседовать о погоде,
способ всегда прокатывает, хоть и не нов,
чтоб любой разговор вести не спеша,
лишь бы не знать из каких притонов - самых безрадостных снов -
по утрам вытаскивается душа.

Лучше тебе не видеть всех этих затертых пленок,
поцарапанных фотографий -
потому что зрачок острее чем бритва;
лучше не знать механизм человеческих шестеренок,
у которых нарушен трафик,
у которых не жизнь, а сплошная битва -
и никто не метит попасть в ветераны:
потому что их не спасет ни одна молитва,
никакой доктор Хаус не вылечит эти раны.

Лучше тебе не знать ничего о них, кроме
факта, что те, кто всегда живут на изломе,
отлично владеют собой и не смотрятся лживо,
если хохочут, будто закадровым смехом в ситкоме;
что те, кто всегда веселы, и ярко сияют, и выглядят живо –
на деле
давно
пребывают
в коме.

[Nord]

И это:

На самом-то деле у меня все о'кей, ребята,
Просто дорожки размыты морским прибоем,
Просто меня, как личность, стерли когда-то
Одной короткою фразой «я не с тобою».

И я с тех пор никого никак не ревную,
Никого не держу и мне ничего не нужно,
Я не ищу никакую «душу родную»,
Нечеловеческой верности, вечной дружбы…
Я идеальный слушатель для несчастных,
В три часа ночи, в Сети, на холодной улице,
Я утешала людей — и похожих и разных,
А они говорили мне «боже, какая ж ты умница!».
Все очень просто, друзья мои, выньте душу,
Будьте для всех чужими, по жизни прохожими,
Всей добротой и любовью ходите наружу…
Вам все еще хочется быть на меня похожими?

На самом-то деле, у меня все о'кей, ребята,
Все хорошо, зеркала прямы, я — предельно искренна
Я живу как хочу, я делаю то, что надо,
И стараюсь не думать о том, что это бессмысленно.

[Nord]

Сегодня - сказочки : )

Садись, слушай...

Говорят, на свете живёт дракон, говорят, страшней его не найти, мол, он враг человеческий испокон, искушает людей, сбивает с пути. Говорят, что кожа его - гранит, говорят, в глаза ему не смотри - мол, завертит, закрутит, заворожит, заморозит каждого изнутри.

У дракона шкура темна, сера, а ещё он быстрее любой змеи. Пролетают мимо века, ветра, он - почти скалою во тьме стоит.

Есть принцесса, дворец её далеко, косы рыжие, порванные штаны. Она знает, что где-то живёт дракон (выдох пламенный, зубищи жестяны). Королеве нужен хороший зять, и король на дочку опять сердит, но принцесса мечтает однажды взять и дракона
самостоятельно победить.

Горизонт серебрян, необозрим, поднимаются горы в неровный ряд.
То ли это мы легенды творим,
то ли это легенды тебя творят.

Песня сложится за твоей спиной, золотое солнце войдёт в зенит, и принцесса едет на смертный бой, и копьё о щит жестяной звенит. И влетает, как рыжая стрекоза (правда, что ль, он пламя рождает ртом?)...
Но они замирают глаза в глаза,
и становится сказка вдруг не о том.

***

Всех, кто сегодня счастлив - боже благослови,
где-то в душе рассказчика мерзко скребутся черти.

Понимаешь. Любая сказка - она всегда о любви,
даже если кажется, что о смерти.

Просто законы - справедливы, хотя и злы.
Тот, кто горяч - никогда не сможет согреться.
Это неправда, что драконы умирают от старости или стрелы.
Они умирают от любви,
что не помещается в сердце.

***

Входит ночь во дворец, темноглаза, тепла, боса,
затихают шаги, умолкают все голоса,
и в свои покои идёт королева,
и никто не хочет попадаться ей на глаза.

Да, она не любит празднества и балы.
Молчалива, спокойна. Идёт. Прямее стрелы.
Её косы рыжи и руки её теплы.
Говорят, что она смотрела в глаза дракону
и осталась жива, величайшей из дев прослыв.

Может, кто-то ещё б добавил чего, но кто же будет так глуп?
Королева раздевается у зеркала и всматривается вглубь.

И отчётливо видит, как белая кожа становится чешуёй,
такой, что не пробьёт ни одно копьё,
как в чертах лица проступает - уже не вполне своё.
Как становится неуязвимым и нелюдским -
потому что любивший дракона
сам становится им.

И она сползает по стенке, нищим завидуя и калекам,
шепчет: "Господи боже,
как я устала быть человеком".

[Nord]

Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.

Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…

Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.

- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» - Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.

[Nord]

Есть такие "страшилки на ночь", что их лучше рассказывать по утрам : )

Там нет ничего, обернёшься – и ты пропал.
Там темень такая, что снега не различить.
И детские вещи оттуда несут в подвал,
когда уже больше некому передарить.
Уже отобрали бумагу и карандаш,
и пустошь уже такая, что не смотри,
и если кто шевельнётся, так то не наш,
а наши давно уснули у нас внутри.
И зайца забрали уже, и велосипед,
и бабку, и дедку, и всех четырёх собак,
и свет погасили, и даже тебя там нет.
А ты всё стоишь и пялишься в этот мрак.
Там нет ничего, и не выкормить даже моль.
Кого-то прибрало время, кого-то сны…
- Вон тот, у стены, на корточках – это мой.
- Тебе показалась, там нет никакой стены.

[Nord]

...Но заканчивать в этаком мраке и безнадеге всё-таки совестно - как-никак сказочки же : ) Закончим этим:

когда почти все закончилось,
он сидит у костра.
дорога железная рядом
заброшена и стара.
он сидит у костра,
и ветер на диво тих.
когда почти все закончилось,
он вспоминает их.

они, как обычно, рядом.
один за правым плечом,
второй за левым.
от этого горячо
где-то между лопаток.
тлеют угли.
темно еще.

дело к пяти.
обстоятельство таково:
они никуда не денутся
от него.
ведь обещали –
в жизни и в смерти –
так.
бросить в огонь на память стальной пятак.
ну извини, если что не так.

когда почти все закончилось,
он их чует спиной.
глотает из фляги – в ней ветер, горький, чумной, шальной.
веток бросает в костер.
под такой луной
они вспоминаются остро особо,
как будто каждый живой.

он говорит им:
вот скоро,
скоро уже совсем
кончится все – и счастье настанет всем,
мы воевали за счастье – вот оно, напрокат.
каждому
по вагону тушенки
и самокат.

он говорит: все будет,
но если по-чесноку,
то одного никак забыть не могу,
помните, было лето,
август,
вода,
прилив.
мы хотели зажечь костер тогда,
но не зажгли.

он говорит: ни о чем не жалею,
но если вернуться в тогда,
там, где вино, и смех, и темна вода,
если б вернуться в прошлое,
если б я мог,
я бы его зажег.

он говорит: если кончится,
непременно зажгу костер,
за вас за двоих и за всех
братьев, отцов, сестер,
пусть он горит до неба
тысячу лет,
пусть освещает дорогу мне
в этой мгле,
в этой, меня обступающей вязкой мгле.

ибо же тьма лежит вокруг и во мне,
ибо же я один в тишине, тишине.

дело к рассвету.
углей чернеет медь,
неразличимо
начинает светлеть.

[Nord]

За пятнадцать минут до начала сюжета
Автор медлит. А может не стоит, не надо?
Они встретятся, чтоб закружиться на лето,
И сломают любовь под обвал листопада.
Он уже у порога, она - у порога,
Автор, что же ты медлишь, над чем ты смеёшься?
В голове - странный зуд - и куски диалога:
"-Ты уходишь? - Да нет, это ты остаешься."
Можно всё передумать: причину отказа,
Или мелочь какую - и встречи не будет.
И не будет разлуки, не будет рассказа,
Но зато и не будет двух сломанных судеб.
И не будет полёта, не будет сверхновой...
Он спокоен. Она - абсолютно спокойна.
Инженер человеческих душ, мастер слова,
Неужели они ничего не достойны?
Неужели они так и канут, и сгинут
Не оставив кругов на поверхности Леты?
Автор хмурит чело. И листок отодвинут
За пятнадцать минут до начала сюжета...

[Nord]

Жить - зачем?
Умирать - к чему?
Тянется нить -
Ни конца, ни начал.
Скоро рассвет.
Крыши домов
Солнце лижет
Привычным движеньем.
Звуки дрожат,
Готовы рассыпаться блеском.
Стать плеском

или песком,

Или, возможно,

и тем и другим.

Путник усталый,
Смеясь,

собирает осколки

Прожитых жизней
И бегло

читает по ним

Строчки

счастливых минут,

Запятые -

бессонные ночи

И между строк -

многоточья несказанных слов.

Из многоточий

он делает

новое Слово,

Холит, лелеет,

вставляет

в молитвы богам.

Когда же дозреет,

его отпускает на волю

И неподвластно оно

ни перу,

ни дождю,

ни ветрам.

Только найдется

какое-то глупое сердце,

Впустит в себя,

и Слово

отыщет свой кров.

Дрова запылают в камине,

согревая беспечно вино.

Трубка раскурена.

И часам не по силам

мгновенья.

Слово врастает,

становится сутью

и сердце поет,

Сердце звенит и ликует,

томимо огнем.

Но пламя уйдет,

оставляя

осколки и угли.

Ветер рассеет золу,

дождь смоет следы.

И усмехнется невесело

путник усталый,

промолвив:

Была ли то жизнь?

А если была, где же смерть?

Нет ни конца, ни начал,

лишь искрятся осколки.

Звуки дрожат,

став плеском или песком.

Привычным движеньем

солнце скользит

по крышам домов.

Скоро рассвет.
И тянется нить
Эпизодом

немого

кино.

[Nord]

Тебе говорили, Алиса, что это будет не просто...
Смотри, ты уже не знаешь, какого ты точно роста,
да и на чувство влюбленности не существует ГОСТа,
поэтому не разберешь – то ли апрель по венам,
то ли и впрямь пора уже думать о сокровенном,
гадая на старых книгах, готовиться к переменам,
которые ведь не замедлят, ибо не черепаха
и не Ахилл гоняются, но сила любви и страха,
и то, что не прозвучало, быстрее чем 2-3 Маха,
а строчки, рожденные ночью, плевали на скорость света.
Чего ты искала, Алиса, совета или сонета?
Автор, Алиса, часто – часть своего сюжета,
и чтобы остаться вместе, нужно бежать. И что же
дальше – никто не помнит. Правда, мороз по коже?
Я голос в твоей голове. Мы этим с тобой похожи.